Когда-то давно документы, фотографии, памятные вещи хранились у нас дома в футлярах из-под Большой Советской Энциклопедии. Футляры были из плотного коричневого картона, плоские, но вместительные, в общем удобные. Их часто засовывали между книжным шкафом и стеной. 
Оставшись одна, я любила производить в них раскопки. 
Как-то раз среди фотографий и бумаг нашла свернутую матросскую ленту. Шелковистый рулончик оказался на самом дне футляра, перетянутый канцелярской резинкой. 
Сняв резинку и развернув ленту, увидела название, тисненое золотом на черном шелке, — «Громобой». Хмм. Что это за вещь? Откуда она у нас? Шрифт старинный, с засечками, и сама лента тоже явно была старой, даже ветхой.

Рассматривая её, я неловко потянула, она треснула и затем порвалась. Порядком испугавшись, как можно аккуратнее я свернула ее и положила обратно в футляр.
Вечером приступила с расспросами к отцу. Папа как-то странно посмотрел на меня, задумался, помолчал, а затем сказал: «Это дружочек, старая история. У моей мамы был дальний родственник, служил матросом на крейсере «Громобой». Имени его и степени родства я не помню. А спросить уже не у кого. Мама рассказывала, что человек он был очень интересный, жил в Кронштадте, много повидал. От него оставался дневник, где он описывал походы на «Громобое» по разным странам. А погиб он так: промочил ноги, заболел воспалением легких и умер. Дневник его пропал еще до войны. Ты смотри, поосторожнее с ленточкой, лучше ее не трогай».
Не призналась тогда в том, что порвала ленту, слишком было боязно, и с тех пор не видела ее, хотя не раз искала. 

Лента пропала, но осталась память о ней и загадка, у которой нет ответа. 

На этих старых, найденных в интернете фото, — матросы «Громобоя» и судовой врач. Может быть, среди этих людей есть и он?

Когда мои родители расстались и папа вернулся на Калужскую площадь, под крыло Валентины Николаевны, своей мамы, мы вздохнули свободнее. Не то чтобы совместная жизнь с ним была очень тяжелой, но дома на улице Островитянова как будто просветлело. У папы переменчивый характер, и, будучи не в духе (а тогда с ним это часто случалось), он создавал «грозовую» атмосферу.

Но так происходило не всегда. В хорошие моменты папа бывал просто неотразим. Остроумный, обаятельный домашний тиран, он любил пустить пыль в глаза, любил общество, поэтому дома часто собирались гости — веселая молодежная компания из их с мамой НИИ.
Папа был неистощим на необычные домашние прозвища для членов семьи, умел отлично имитировать крики петуха, обезьяны, часто и очень смешно шутил.

Любил он и приключения. Поэтому однажды у нас дома появился настоящий морской спасательный плот. Плот приехал в Москву с Кольского полуострова, где жила папина сестра тетя Инна. В плановом порядке его списали с какого-то морского судна, и тетя, узнав об этом, рассказала папе. Через некоторое время папа с другом встречали на Ленинградском вокзале поезд Мурманск— Москва, с которым тетя Инна отправила плот.

Он был огромный, весил килограммов сто или больше: необхватный черный прорезиненный футляр на шнуровке, высотой в человеческий рост. Футляр разместили в родительской спальне. Для этого пришлось поставить софу «на попа» и прислонить к стене, а шкаф придвинуть к балкону. Расшнуровав футляр, мы вынули сложенный плот и затем надули его с помощью ручной «лягушки». Завороженно я следила за тем, как мало-помалу конструкция «оживает», приобретает форму и заполняет собой комнату.

В надутом виде плот представлял собой нечто вроде палатки, овальной по периметру и полукруглой в сечении. Он имел толстые очень плотные надувные борта и такую же надувную арку посередине, высотой метра полтора. Остальное — крыша, пол, стенки, шторки у входа — было сделано из более мягкой прорезиненной ткани.

Мне разрешили залезть внутрь. Там было душно, темно и пахло резиной. Я была немного разочарована. Но снаружи плот выглядел очень волнующе: эдакая загадочная инопланетная оранжевая капсула, как-будто по мановению волшебной палочки оказавшаяся в квартире типового панельного дома.

Несколько дней плот простоял надутым. Кошка осторожно ходила вокруг, обнюхивая его, я хвасталась диковиной одноклассникам, родители ютились ночью на диване в большой комнате. Затем с него сняли мерку, выпустили воздух, сложили, убрали в футляр и не без труда запихнули в кладовку.

Из листа фанеры папа с другом сделали крепления, купили лодочный мотор и летом провели первые испытания плота на речке Клязьма.
У меня начались каникулы, у родителей подошло время отпуска.
Папа предложил маме ткнуть пальцем в карту и сказал, что мы поедем туда, куда она попадет. Так мы оказались с нашим моторизированным плотом в Тамбовской области на речке Вороне.

Путешествие запомнилось надолго: как поэтичной красотой южной России, песчаными берегами с ивняком, туманными рассветами, рыбалкой, вечерними кострами, так и злоключениями, выпавшими на долю городских жителей, решивших соединиться с природой новым для себя способом.

Днем мы сплавляясь по реке на плоту, сидя на его крыше. Мотор плохо заводился и периодически глох, часто приходилось грести веслами.
В местах, где течение было сильным, тяжелый плот, груженый палаткой, горючим, продовольствием и шестью людьми (с нами поехал мамин брат с женой и дочкой) становился плохо управляемым. Мы поняли, в какую ввязались авантюру.
Вечером вытаскивали плот на берег, разводили костер, готовили ужин. В плоту, который мы с родителями использовали ночью как палатку, было душно, впустить воздух мешали комары.

Изрядно намучившись, наша компания приближалась к концу приключения, когда случилось происшествие, которое само собой поставило в нем точку. Плот напоролся на корягу в реке.
Она оказалась такая острая, что пробила толстое резиновое дно, и наш «корабль» стал тонуть.
По счастью мы были близко к берегу, поэтому быстро причалили и стали выбрасывать из плота вещи. Папа и дядя Володя стояли по пояс в воде, держали плот и руководили спасательной операцией. Вечерело, становилось холодно, папины вещи промокли, мама решила сушить их у костра и сожгла по недосмотру.

Спустя пару часов, спасшиеся, но уставшие и промокшие, папа — с температурой, мы пошли в ближайшую деревню за помощью, оставив основную поклажу вместе с продырявленным плотом на берегу.

Помню блаженное ощущение теплой постели и горку горячих блинчиков на завтрак, когда мы наконец добрались до небольшого поселения примерно в 10 км от места нашей высадки и переночевали в доме колхозного шофера.

Хозяева дома оказались очень гостеприимными и хорошими людьми. Они помогли нам ликвидировать последствия кораблекрушения и организовать нашу отправку домой по железной дороге. Правда, мы умудрились опоздать на поезд в Москву, поэтому в ожидании следующего поезда провели ночь в привокзальной комнате отдыха.
Но по сравнению со всем остальным, это были, как любил говорить папа, «колеса».

Мне кажется, что в нашем подъезде живут интересные люди, хотя с большинством из них я мало знакома. Странная ситуация (а, может, и нет), когда люди годами живут под одной (хоть и очень большой) крышей в нескольких метрах друг от друга и не знают, как друг друга зовут.
Хотя с нашими ближайшими соседями все сложилось по-другому.

Интеллигентная пожилая женщина, худощавая, в светло-желтом берете и коричневом пальто, с палочкой, стоит у подъезда, приветливо улыбаясь и с любопытством рассматривая проходящих. Такой я запомнила нашу соседку по лестничной клетке — Клавдию Антоновну. Мы познакомились, когда мне было восемь, а ей — за семьдесят. Она жила с сестрой в двухкомнатной квартире дверь в дверь с нами.

Соседство это всегда было приятным, правда, с привкусом горечи и чувства вины в самом конце, но об этом позже.

Когда-то давно у Клавдии Антоновны была серьезная травма ноги, поэтому она занималась специальной гимнастикой на стадионе Лужники и всегда ходила с палочкой.
Она была ученым-химиком, кандидатом наук.
Мы дружили, родители обменивались с ней книгами, забегали иногда по-соседски, коротко, как и она к нам. Занимали у Клавдии Антоновны табуретки, стулья, ножи, вилки и ложки, когда у нас собиралось очень много гостей и собственных ресурсов не хватало.

Она симпатизировала всей нашей семье, но особенно — моему папе, в то время молодому человеку 25-30 лет, остроумному и очень обходительному со всеми пожилыми дамами.
Возможно, он напоминал ей об умершем сыне. Как он умер, мы не решались спрашивать. В жизни Клавдии Антоновны было много трагического. Отец был репрессирован, муж пропал без вести на войне. Она часто его вспоминала и говорила, что долго ждала и не вышла еще раз замуж, потому что такого же подходящего человека больше не встретила. Мы не сразу обо всём этом узнали и поначалу даже не догадывались, настолько ровной, любознательной и общительной была Клавдия Антоновна, ничем не выказывая внешне сложностей своей судьбы.

Хорошо помню запах ее квартиры, такой сладковатый, — старого дерева и старых книг, которые в изобилии стояли в книжных шкафах вместе со старыми фотографиями и различными диковинами, типа морских звезд и раковин причудливой формы.
Я любила заходить к ней в гости после школы. Смутно припоминаю уютное послевкусие наших повседневных разговоров о занятиях, моих друзьях, огорчениях и радостях.

Клавдюша, как мы называли ее между собой дома, была человеком волевым, дисциплинированным, умеренным. Выращивала фиалки на окне, любила гречку, которую часто готовила на обед как гарнир к котлетам. Днем она гуляла по аллее за домом, иногда одна, иногда с кем-нибудь из соседей под ручку.

Когда я выросла и появилась собственная семья, мы стали общаться реже. Но ниточка сохранялась. Клавдюша переживала за нас, я это знала. Папа, приезжая в гости (родители расстались, когда мне было 15), тоже часто вспоминал о ней. Однажды они встретились на лестничной площадке. Клавдия Антоновна вышла вынести мусор, а папа ждал лифта. «Ах, Володенька, здравствуйте!». Лицо ее осветилось улыбкой.

Клавдия Антоновна умерла в начале 2000-х в возрасте 96 лет. Последние годы она не выходила из дома, совершая прогулки вокруг венского стула, стоявшего около ее софы, и почти не могла читать. К ней заходила мама, принося записи классики на CD, которые Клавдюше нравилось слушать. Мне сложно было видеть ее немощь, ее одинокую старость, по малодушию я почти перестала заходить, за что до сих пор ругаю себя.
Заботу о ней взяла на себя Света, наша соседка с седьмого этажа, и двоюродный внук Антон.
Антон с женой Ниной и маленьким сыном Никитой жили в комнате, пустовавшей после смерти Галины — сестры Клавдии Антоновны.
Мы общаемся с Антоном до сих пор, хотя он с семьей сейчас живет в центре. Я написала ему о нашем исследовании и попросила прислать фотографии Клавдии Антоновны.

В нижнем отделении кухонной плиты у меня до сих пор стоит ее гусятница с толстыми стенками и надписью «Артель Метхимпром Москва». Давным-давно попросила эту посудину для съемки натюрморта, так она у меня и осталась.